Читать “Охота на простака. Экономика манипуляций и обмана” – Шиллер Роберт – Страница 1 – ЛитМир

Глава v. стромболи. — сицилия в лунном свете. — мы огибаем греческие острова. — афины. — акрополь. — неудача. — среди величест­венных памятников старины. — в мире разбитых статуй. — вол­шебный вид. — прославленные места.

Снова дома! Впервые за много недель на юте соб­ралось и обменивается приветствиями все наше много­численное семейство. Путешественники побывали в разных краях, в разных странах, но никто не отстал дорогой, все живы-здоровы, ничто не омрачает встре­чи.

Опять за обедом все места заняты, все любители домино в сборе, и на залитой лунным светом верхней палубе шумно и оживленно, как в доброе старое время; прошло всего несколько недель, но они были так пол­ны приключений, происшествий, неожиданностей, что кажется — пронеслись годы. На борту «Квакер-Сити» жизнь бьет ключом. На сей раз на корабле нет ничего квакерского.

В семь часов вечера, когда затонувшее солнце еще золотило горизонт, и вдали на западе чернели крохот­ные точки кораблей, и полная луна плыла высоко над головой, а море стало иссиня-черным, в причудливом свете заката, в смешении ярких красок, света и тьмы мы увидели великолепный Стромболи.

Как величественно вставал из моря этот одинокий царь островов! Даль окутала его темным пурпуром, мерцающим покровом тумана смягчила суровые черты, и мы видели его словно сквозь паутину серебряной дымки. Факел его погас, огонь едва тлел где-то в глубине, и лишь столб дыма, поднимавшийся высоко в небо и таявший в лунном свете, один свидетельствовал, что перед нами живой самодержец моря, а не призрак мертвого владыки.

В два часа ночи мы вошли в Мессинский пролив и в ослепительном свете луны берег Италии по левую руку и Сицилийский по правую были так отчетливо видны, словно мы проезжали неширокой улицей. Мес­сина, молочно-белая, вся в звездной россыпи газовых фонарей, была сказочно прекрасна.

Почти все пассажи­ры собрались на палубе, курили, громко разговари­вали, всем не терпелось увидеть знаменитые Сциллу и Харибду[127]Сцилла и Харибда — скала и водоворот, опасные для мореплавателей, расположенные по обе стороны Мессинского про­лива, отделяющего Италию от Сицилии.

В греческой мифологии они были олицетворены в виде двух чудовищ и дали начало поговор­ке «между Сциллой и Харибдой» (между двух опасностей).. Явился и Оракул со своей неизменной подзорной трубой, и вот он уже высится на палубе, словно новый Колосс Родосский.

— Послушайте, доктор, — обратился к нему один из нас, — что вы здесь делаете среди ночи? Вас-то что интересует?

— Меня? Плохо же вы меня знаете, молодой чело­век, если задаете мне такие вопросы. Я хочу увидать все места, которые упоминаются в Библии, все до одного.

— Чепуха… Это место вовсе не упоминается в Библии.

— Не упоминается в Библии! Это место не… Ну, если уж вы так хорошо все знаете, скажите мне, что это за место?

— Извольте, это Сцилла и Харибда.

— Сцилла и Хар… Тьфу пропасть! Я-то думал — это Содом и Гоморра.

И, сложив подзорную трубу, он отправился вниз. Этот случай стал на корабле притчей во языцех. Прав­да, вполне возможно, что все это лишь досужий вымы­сел, ибо Оракул вовсе не интересовался святыми ме­стами и не изучал специально географию тех мест, о которых говорится в Священном Писании.

Говорят, недавно, в самую жару, Оракул жаловался, что у нас на корабле один только сносный напиток — масло. Он, конечно, не то хотел сказать, но, поскольку у нас уже нет льда и масло растаяло, будет только справедливо заметить, что в кои-то веки Оракул правильно упот­ребил слово, состоящее из целых трех слогов.

Сказал же он в Риме, что папа хоть и почтенный с виду поп, но его Илиада немногого стоит[128]…Папа хоть и почтенный с виду поп, но его «Илиада» немногого стоит. — Поэт XVIII века Александр Поп перевел «Или­аду» на английский язык. По-английски эта фамилия звучит одина­ково со словом Папа (Pope)..

Весь день мы шли мимо Греческих островов и лю­бовались берегами. Острова гористые, крутые склоны их то серые, то красновато-бурые. Белые деревушки прячутся в долинах среди деревьев или ленятся на отвесных прибрежных скалах.

Закат был прекрасен — небо на западе залилось алым румянцем, и пунцовый отблеск лег на море. Яркие закаты редкость в этих широтах, во всяком случае такие ослепительные. Обычно они здесь пре­лестные, мягкие, чарующие, от них веет изысканно­стью, утонченностью, изнеженностью. Ни разу мы не видели здесь таких многоцветных пожаров, какие пы­лают в нашем северном небе, отмечая путь уходящего солнца.

Но что нам солнечные закаты, когда, сгорая от нетерпения, мы предвкушаем встречу с самым просла­вленным городом мира! Что нам пейзажи, когда перед нашим внутренним взором торжественно шествуют Агамемнон, Ахиллес и еще сотни великих героев леген­дарного прошлого!

Что нам закаты — нам, готовым вступить в древний город Афины, дышать его возду­хом, жить его жизнью, погрузиться в глубь веков, покупать рабов на рыночной площади — Платона и Диогена[129]…покупать рабов…

Платона и Диогена… — эти древнегреческие философы не были рабами. Здесь, очевидно, просто использованы их имена как типичные для древней Греции., или судачить с соседями об осаде Трои или блестящей победе при Марафоне[130]…блестящей победе при Марафоне.

Наконец-то мы вошли в древнюю гавань Пирей. Мы бросили якорь в полумиле от селения. Вдалеке, на волнистой равнине Аттики, виднелся невысокий холм с плоской вершиной, и на ней неясные очертания ка­ких-то зданий; в бинокли мы скоро увидели, что это руины Афинской цитадели, и среди них выделялись благородные очертания древнего Парфенона.

Воздух здесь так необычайно чист и прозрачен, что в подзор­ную трубу мы различали каждую колонну этого вели­чественного храма и разглядели даже развалины неболь­ших соседних строений. И это на расстоянии пяти-шести миль! В долине у подножья Акрополя (холма с плоской вершиной, о котором сказано выше) в под­зорную трубу можно разглядеть и Афины.

Но нас ждали плохие вести. Прибыл на своем боте комендант Пирея и сказал, что мы должны либо со­всем покинуть гавань, либо стать в карантин на вне­шнем рейде и одиннадцать дней не сходить на берег! Пришлось нам поднять якорь и выйти на внешний рейд, чтобы за десять — двенадцать часов пополнить запасы и идти в Константинополь.

Весь день мы не покидали палубу; вооружившись книгами, картами, подзорными трубами, мы пытались определить, на каком скалистом хребте заседал Арео­паг[131]Ареопаг — Холм Ареса (греч.), где заседал высший судебный орган древних Афин; а также название самого этого судилища., какой из пологих холмов Пникс[132]Пникс — место общественных собраний в древних Афинах., где холм Мус­сейон и так далее.

Мы скоро запутались. Разгорелся спор, и каждый с жаром отстаивал свое. Одни с глубо­ким волнением взирали на холм, с которого, как они утверждали, проповедовал святой Павел, другие кля­лись, что это Гиметский холм, а третьи, что это гора Пентеликон!

Каждого, кто приближался к кораблю, мы расспра­шивали, есть ли в Пирсе охрана, очень ли она придир­чива, могут ли нас задержать, если мы ускользнем с корабля, и что нам грозит, если мы и вправду решимся на это. Ответы не обнадеживали. В гавани сильная полицейская охрана;

В одиннадцать часов вечера, когда большинство пассажиров уже улеглось, мы вчетвером потихоньку съехали в шлюпке на берег — луна весьма любезно спрягалась за облака — и, чтобы не попасться на глаза полиции, разбились по двое и решили с двух сторон обойти невысокий холм и город.

Когда мы вдвоем крадучись пробирались по каменистому, заросшему крапивой холму, я почувствовал себя воришкой, вышед­шим на промысел. Мы вполголоса разговаривали о карантинных правилах и наказаниях за их наруше­ние, и это не прибавляло нам бодрости. У меня име­лись самые достоверные сведения на этот счет.

Всего несколько дней назад наш капитан рассказал мне о че­ловеке, которого на полгода заключили в тюрьму за то, что он переплыл на берег с судна, стоящего в каран­тине; а несколько лет назад, в Генуе, капитан судна, стоявшего в карантине, подъехал в лодке к кораблю на внешнем рейде, уходящему в плавание, — он хотел пе­реслать письмо своей семье, — за это его на три месяца заключили в тюрьму, потом вывели его корабль в от­крытое море, а самого предупредили, чтобы он никог­да больше здесь не показывался.

От подобных разговоров храбрые нарушители ка­рантина несколько приуныли и оставили эту тему. Мы обошли город стороной и повстречали лишь одного человека, который удивленно поглядел на нас, но ниче­го не сказал, да еще человек десять спали на земле и так и не проснулись, когда мы проходили мимо; зато мы перебудили всех собак, и постоянно не одна так другая, а иногда и целый десяток, с лаем бежали за нами но пятам.

Они лаяли так оглушительно, что, как потом оказалось, на борту долгое время следили за нами и всякую минуту могли определить, где мы находимся. Луна все еще была с нами заодно. Она вынырнула и залила все ярким сиянием лишь после того, как, сделав полный круг, мы проходили мимо домов на другом краю города и уже не боялись света.

Дороги нигде не было видно, и, заметив вдалеке, слева от Акрополя, высокий холм, мы стали проби­раться к нему напрямик через все препятствия, по такому уж отчаянному бездорожью, какого не сыщешь в целом свете, разве что в штате Невада. Сперва мы шли по мелкому осыпающемуся щебню, ступая сразу на пять или шесть камешков, и все они тут же усколь­зали из-под ног.

Потом пересекли сухое, рыхлое, све­жевспаханное поле. Лотом перед нами оказались вино­градники, которые мы приняли за куманику, и мы долго с трудом продирались сквозь спутанную лозу. Если не считать виноградников, равнина Аттики бес­плодна, пустынна и неприглядна; хотел бы я знать, какова она была в золотой век Греции, за пять столе­тий до рождества Христова?

Около часу ночи, когда, разгоряченные быстрой ходьбой, мы изнывали от жажды, Дэнни вдруг вос­кликнул: «Слушайте, да ведь мы же идем по виногра­днику!» И мы в пять минут нарвали целые охапки тяжелых белых, чудесных гроздей, и нам все было мало, — но тут словно из-под земли выросла какая-то таинственная тень и окликнула нас. Пришлось уйти.

Минут через десять мы наткнулись на великолеп­ную дорогу, и, не в пример другим, которые уже попадались нам, она вела как раз туда, куда надо. Мы пошли по ней. Дорога была прекрасная — широкая, ровная, белая, в отличном состоянии, на протяжении мили обсаженная по сторонам тенистыми деревьями и окаймленная богатыми виноградниками.

Вскоре мы подошли к древнему акведуку, опира­ющемуся на каменные арки, и с этой минуты нас обступили руины — мы приближались к цели нашего путешествия. Теперь мы потеряли из виду и Акрополь и тот высокий холм, и я предложил не сходить с до­роги, пока мы не доберемся до них, но остальные не согласились, и мы стали карабкаться на каменистый холм, высившийся перед нами, с его вершины увидели другой холм, взобрались на него — и увидели еще один!

За час мы выбились из сил. Но вот перед нами длинный ряд открытых могил, высеченных в скале (одна из них некоторое время служила темницей Со­крату), мы обогнули гору — и внезапно пред нами предстали руины цитадели во всем их великолепии! Мы бегом спустились в лощину, извилистой тропой поднялись вверх — и вот мы у Акрополя, и над наши­ми головами величаво вздымаются к небу древние стены цитадели.

Мы не стали осматривать гигантские мраморные глыбы, не стали измерять их высоту или гадать, какова их толщина, — мы, не задерживаясь, прошли огромным сводчатым переходом, похожим на железнодорожный туннель, и оказались перед ворота­ми, которые вели к древним храмам.

Но ворота были на запоре! Неужели нам так и не суждено увидеть лицом к лицу великий Парфенон? Мы обогнули стену и увидели невысокий бастион — восемь футов снаружи и десять — двенадцать с внутренней стороны. Дэнни решил взобраться на бастион, мы готовы были пос­ледовать за ним.

С величайшим трудом он вскарабкал­ся на стену и уселся верхом, но гут сорвалось и с гро­хотом обрушилось во двор несколько камней. Тотчас захлопали двери, раздался крик. Дэнни точно сдуло со стены, и мы в беспорядке отступили к воротам. За четыреста восемьдесят лет до рождества Христова Ксеркс взял эту могучую цитадель, вторгшись в Гре­цию с пятимиллионным войском[133]Ксеркс взял эту могучую цитадель, вторгшись в Грецию с пятимиллионным войском…

— Персидский царь Ксеркс взял Ак­рополь, но поход его (третья греко-персидская война) окончился поражением персов, как и их предыдущие вторжения. Легенду о пя­тимиллионном войске Ксеркса создал древнегреческий историк Гepo-дот. Современные историки считают, что армия Ксеркса состояла примерно из ста пятидесяти тысяч человек.

Появился гарнизон — четыре грека. Мы стали гром­ко требовать, чтобы нас впустили, — и ворота от­крылись (подкуп и продажность).

Мы пересекли широкий двор, вошли в огромные двери и ступили на плиты чистейшего белого мрамора, истертые множеством ног. Омытые лунным светом, перед нами предстали самые благородные из всех ког­да-либо виденных нами руин — Пропилеи, маленький храм Минервы, храм Геркулеса и величественный Пар­фенон.

Все они сложены из белоснежного пентеликон­ского мрамора, но от времени он приобрел розоватый оттенок. Однако там, где излом еще свеж, мрамор сверкает белизной, точно первосортный рафинад. Шесть кариатид, шесть мраморных женщин в ниспада­ющих мягкими складками одеяниях, поддерживают портик храма Геркулеса, но другие храмы окружены массивными дорийскими и ионийскими колоннами, чьи каннелюры и капители еще не совсем утратили былую красоту, хотя над ними и пронеслись века и они претерпели не одну осаду.

Парфенон, длина которого двести двадцать шесть футов, ширина — сто и высо­та — семьдесят, был некогда со всех сторон окружен колоннами: по два ряда, из восьми колонн каждый, по обеим коротким сторонам и по ряду, из семнадцати колонн каждый, на длинных сторонах; он был одним из самых величественных и неповторимо прекрасных созданий рук человеческих.

Большинство величавых колонн Парфенона еще стоит, но кровли нет. Двести пятьдесят лет тому назад он был в полной сохранности, но артиллерийский сна­ряд попал в расположенный поблизости венецианский пороховой погреб[134]…венецианский пороховой погреб.

— В XVII веке турки, тогдашние владетели Афин, хранили в Парфеноне порох. Часть здания была повреждена случайным взрывом в 1656 г. Больше всего Парфенон пострадал в 1687 г., во время войны Турции с Венециан­ской республикой, когда в пороховой погреб попал венецианский снаряд., и взрывом храм был разрушен и ли­шен кровли.

В задумчивости бродили мы по вымощенному мра­мором величественному храму, и мир, окружавший нас, завладел нашим воображением. Повсюду во мно­жестве белели статуи богов и богинь на мраморных постаментах — одни без рук, другие без ног, третьи без головы, но в лунном свете все они казались скорбными и пугающе живыми!

Со всех сторон они обступали незваного полночного гостя, глядели на него камен­ными очами из самых неожиданных уголков и ниш, всматривались в него из-за груды обломков в пустын­ных переходах, преграждали ему путь к сердцу форума и, безрукие, властно указывали ему выход из святили­ща; в лишенный кровли храм с небес заглядывала луна и бросала косые черные тени колонн на усыпанный обломками пол и разбитые статуи.

Целый мир разрушенных скульптур окружает нас! Согни искалеченных статуй, больших и малых, ис­кусно изваянных, установлены рядами, свалены в кучи, разбросаны но всему Акрополю; тут же лежат ог­ромные глыбы мрамора, составляющие когда-то ан­таблемент, и в высеченных на них барельефах уве­ковечены сражения, осады, военные корабли с тремя-четырьмя ярусами весел, праздничные шествия, про­цессии — чего только там нет!

Мы вышли на заросшую травой, усеянную облом­ками площадь за Парфеноном. Всякий раз, как в траве внезапно забелеет каменное лицо и уставится на нас неживой взор каменных глаз, мы вздрагивали. Каза­лось, мы попали в мир призраков и вот-вот из мрака выступят афинские герои, жившие двадцать веков на­зад, и проскользнут в древний храм, который им так хорошо знаком и которым они так безмерно гордились.

Полная луна поднялась уже высоко в безоблачном небе. Незаметно мы подошли к высокому зубчатому краю цитадели, заглянули вниз — и обмерли! Что за зрелище! Афины в лунном свете! Когда Иоанн Бого­слов возвестил, что ему открылся «святый град», уж конечно он видел не Новый Иерусалим, но Афины!

Город раскинулся по равнине у наших ног и был виден весь, как будто мы глядели на него с воздушного шара. Мы не могли различить улиц, но каждый дом, каждое окно, каждая льнущая к стене виноградная лоза, каж­дый выступ были ясно, отчетливо видны, словно средь бела дня; и при этом ни ослепительного блеска, ни сверкания, ничего крикливого, ничто не режет глаз, — безмолвный город, весь облитый нежнейшим лунным светом, был словно живое существо, погруженное в мирный сон.

В дальнем конце — небольшой храм, его стройные колонны и богато украшенный фасад так и сияли, и от него нельзя было оторвать глаз; ближе к нам, посреди обширного сада, белеют стены коро­левского дворца, сад весь озарен янтарными огнями, но в ослепительном лунном сиянии его золотой убор меркнет, и огни его мягко мерцают среди зеленого моря листвы, словно бледные звезды Млечного Пути.

Когда, возвращаясь, мы опять проходили через храм, я всем сердцем желал, чтобы нашим ненасыт­ным взорам явились великие мужи, которые посещали его в те далекие времена, — Платон, Аристотель, Де­мосфен, Сократ, Фокион, Пифагор, Эвклид, Пиндар, Ксенофонт, Геродот, Пракситель, Фидий, живописец Зевксис.

Какая плеяда прославленных имен! Но боль­ше всего мне хотелось, чтобы старик Диоген, который так усердно и терпеливо днем с огнем пытался найти в мире хотя бы одного честного человека, встал из гроба и повстречался с нами. Может быть, мне и не следовало бы так говорить, — но все же я полагаю, что тогда он погасил бы свой фонарь.

Мы вышли из цитадели, предоставив Парфенону охранять Афины, как он охранял их уже две тысячи триста лет. Вдали виднелся древний, но все еще безуп­речно прекрасный Тезейон, а рядом обращенная на запад Бема[135]Бема (греч.) — трибуна для выступлений афинских ораторов., с которой Демосфен обрушивал свои фи­липпики и воспламенял любовью к родине сердца своих нестойких соотечественников.

Справа возвышал­ся Марсов холм[136]Марсов холм — то же, что Холм Ареса, или Ареопаг (Марс в римской мифологии соответствует греческому Аресу)., где некогда заседал ареопаг и апостол Павел провозгласил свое кредо, а ниже — рыночная площадь, где он рассуждал ежедневно со словоохот­ливыми афинянами.

Немного погодя мы спохватились, что, если мы хотим воротиться до свету, пора отправляться в путь. И мы поспешили домой. Мы оглянулись, чтобы еще раз па прощанье увидеть омытую лунным светом ко­лоннаду Парфенона с посеребренными луной капите­лями. Таким он и остался в нашей памяти — торжест­венный, величавый и прекрасный.

Чем ближе к дому, тем меньше одолевали нас страхи, и мы уже почти не боялись ни карантинной полиции, ни кого бы то ни было. Мы осмелели и забы­ли думать об осторожности; окончательно расхраб­рившись, я даже запустил камнем в собаку. Хорошо, что я не попал в нее, а то вдруг бы ее хозяин оказался полицейским!

Вдохновленная столь счастливой неуда­чей, доблесть моя взыграла, и я стал даже посвисты­вать, правда не очень громко. Но отвага рождает отвагу, и вскоре, не постеснявшись яркого лунного света, я забрался в виноградник и нарвал огромную охапку превосходных гроздей, не обращая ни малей­шего внимания на крестьянина, проезжавшего мимо на своем муле.

Дэнни и Берч последовали моему приме­ру. Теперь винограду хватило бы на десятерых, но Джексона так и распирало от храбрости, и он просто не мог не войти в виноградник. Однако стоило ему ухватить первую кисть — и пошли беды. Всклокочен­ный, бородатый разбойник с криком выскочил на зали­тую луной дорогу, размахивая мушкетом.

Мы бочком-бочком — и зашагали к Пирею, не побежали, конечно, а просто двинулись попроворнее. Разбойник снова за­кричал, но мы шли и шли. Становилось поздно, и нам недосуг было тратить время на каждого осла, которо­му вздумалось приставать к нам со всяким греческим вздором. Мы бы, может, еще и поболтали с ним, когда бы не так спешили. Но вдруг Дэнни сказал: «За нами гонятся!»

Мы обернулись, — так и есть, вон они, трое самых настоящих пиратов с ружьями. Мы замедлили шаг, поджидая их, а я тем временем не без сожаления, но решительно избавился от своей ноши, побросав вино­градные кисти в тень у дороги. Я не испугался. Про­сто я почувствовал, что не хорошо воровать вино­град, да еще когда хозяин поблизости, и не только сам хозяин, но и его друзья.

Негодяи подошли, тща­тельно осмотрели сверток доктора Берча и, не об­наружив в нем ничего, кроме священных камней с Марсова холма, нахмурились: это ведь не контрабан­да. Они, видно, подозревали, что он ловко провел их, и, казалось, были склонны снять скальпы со всех, кто шел вместе с ним.

Но в конце концов они отпустили нас, сказав — надо полагать, на отличном греческом языке — несколько слов предостережения, и, замедлив шаг, понемногу отстали от нас. Пройдя за нами еще триста ярдов, они остановились, а мы, повеселев, продолжали путь.

Но тут на смену им из тьмы выступил другой вооруженный мошенник и яр­дов двести следовал за нами по пятам. Потом он уступил место третьему злодею, который взялся не­весть откуда, а тот, в свою очередь, еще одному! Добрых полторы мили нас все время с тылу охраняли вооруженные люди. Никогда в жизни я не путеше­ствовал с таким почетом.

Не скоро мы вновь рискнули покуситься на вино­град, но при первой же попытке подняли на ноги еще одного бандита и больше ни о чем таком уже не помышляли. Тот крестьянин, верхом на муле, должно быть, предупредил о нас всех стражей от Афин до Пирея.

Каждое поле по этой длинной дороге охранял вооруженный сторож; конечно, не все они бодрство­вали, однако в случае чего были под рукой. Это как нельзя лучше характеризует современную Аттику: ее населяют всякие темные личности. Сторожа охра­няли свою собственность не от иностранцев, но друг от друга; ведь чужеземцы редко заглядывают в Афины и Пирей, а если и заглядывают, то среди бела дня, когда можно за гроши купить сколько угодно ви­нограду. Жители современной Аттики отъявленные воры и лгуны, если верно то, что о них рассказывают, а я охотно этому верю.

Едва небо на востоке зарумянилось и колоннада Парфенона, будто сломанная арфа, повисла над жем­чужным горизонтом, мы закончили наш тринадцати­мильный поход по нелегким окольным путям и вышли к морю неподалеку от причала, сопровождаемые обычным эскортом из полутора тысяч пирейских псов, завывающих на все голоса.

Мы окликнули лодку, ко­торая стояла ярдах в трехстах от берега, и в ту же минуту поняли, что это полицейский бот, подстерега­ющий возможных нарушителей карантина. Мы поспе­шно ретировались — нам уже было не привыкать к это­му, — и когда полицейские подъехали к месту, где мы только что стояли, нас уже и след простыл.

Еще четверо наших пассажиров жаждали побывать в Афинах; они отправились спустя полчаса после наше­го возвращения, но полиция заметила их, как только они высадились на берег, и тут же погналась за ними, так что они едва успели добраться до своей лодки, — на этом дело и кончилось. От дальнейших попыток они отказались.

Сегодня мы отплываем в Константинополь, но кое-кто из нас ничуть не жалеет об этом. Мы повидали все, что есть интересного в этом древнем городе, появив­шемся на свет за шестнадцать столетий до рождества Христова и успевшем состариться ко времени основа­ния Трои, — и мы видели этот город во всей его красе. Так чего ж нам огорчаться?

Еще двоим пассажирам удалось ночью прорвать блокаду и съехать на берег. Мы узнали об этом наут­ро. Они ускользнули так незаметно, что на корабле их хватились лишь через несколько часов. Едва стало смеркаться, у них достало смелости отправиться в Пи-рей и нанять экипаж.

Ко всем прочим приключениям во время «Увеселительной поездки в Святую Землю» они рисковали прибавить еще и три месяца тюрьмы. Я восхищаюсь «дерзкой отвагой»[137]Цитирую самих паломников. (Прим. автора).. Но все обошлось благополучно, они так и не высунули носа из своего экипажа.